Грозный призрак - Страница 33

Оживившийся Лионель словно преобразился, и глаза его блестели верой и энергией, а я в смущении смотрел на него и не понимал ничего. Я ответил ему, что высказанное им весьма интересует меня, но я хотел бы знать, какое именно стечение обстоятельств вызвало коренной переворот во всем его существе. Тогда он и рассказал мне свое загадочное приключение с Фенимор, ужасные видения во время летаргии и прочее. Затем он прибавил, что такое страшное моральное и физическое потрясение дало совершенно другое направление его мышлению: оно возбудило страстное желание постичь механизм зловредных сил, жертвою которых он сделался, а также узнать, каким таинственным и могучим двигателем Веджага-Синг спас его. Поэтому он стал неотступно молить Брандля и индуса просветить его, но те согласились лишь после того, как он разными поставленными ему испытаниями удостоверил искренность своего намерения. После этого строгого, в течение нескольких месяцев искуса Веджага-Синг ввел его в тайное братство, находящееся в окрестностях Лондона, куда принимались лишь горячие и серьезные искатели истины. Братство, само существование коего совершенно неизвестно, является, однако, центром, откуда выходят миссионеры, достойные распространять свет среди братьев, ослепленных их невежеством и страстями.

Все услышанное мною заставило меня забыть ту попойку, на которую я приехал звать своего друга. Передо мной открылись новые горизонты и я вдруг почувствовал наличность окружающего нас неведомого мира, откуда мы появляемся и снова уходим после кратковременного земного существования. А если он прав? Ведь в самом деле безрассудно и преступно обращать в вакханалию нашу призрачную, постоянно летящую под угрозой смерти жизнь!.. Тогда пренёбрегаемое, увы, воспитание души является необходимостью, нашим долгом.

Я провел вечер с Лионелем, и мы много говорили, а когда, наконец, расстались, уже брезжил рассвет, но во мне выросло желание изучить науку души.

Лионель дал мне книги, которые я пожирал, как голодный, и чем больше я читал, тем глубже уходил в особый мир, о существовании которого раньше и не подозревал. Теперь только понял я глубокий смысл Христа: «Не одним хлебом жив бывает человек».

Понемногу я стал избегать общества, тогда как раньше искал его: гульбища стали мне отвратительны, точно полная грязи яма, потому что теперь я узнал, какие отравленные миазмы представляют собой испарения какой-нибудь оргии. Я отказался также от тяжелой и вредной мясной пищи, и очень скоро получил омерзение к разлагающимся трупам, которыми мы питаемся, воздержание же от них принесло мне истинное, глубокое благосостояние. Я ближе сошелся с Брандлем и Веджага-Сингом, оба они поддерживали меня, а их поучительные, глубокоинтересные разговоры укрепляли во мне решимость сделаться другим человеком. Мало-помалу я набрался смелости и попросил Брандля допустить меня в таинственное общество, так как туда принимали людей благонамеренных. Он ответил, что это зависит от Веджага-Синга, а таинственный индус словно подслушал мои мысли и слова и придя спустя полчаса сказал мне, улыбаясь:

— Вы желаете войти в нашу маленькую общину, между прочим, никому не известную? Знаете ли вы путь туда?

— Нет, — ответил я. — Я знаю, что существует Небо, но кто может без руководителя найти путь в Рай?

— Тот, кто способен проникнуть, найдет туда и дорогу, — ответил он, смеясь.

После этого он наложил на меня шестинедельный искус. За это время я должен был изучить некоторые, касающиеся посвящения книги, приучиться сосредоточиваться, известное время привыкать к мраку и молчанию, а сверх того подвергнуться медицинскому лечению. Выдержав это подготовительное испытание и заслужив одобрение учителя, я удостоился его обещания привести меня на ближайшее собрание. Время, предшествовавшее этому событию, я провел у Лионеля: он заставил меня принимать два раза в день ванну, в которую вливал странную фосфоресцирующую жидкость, а питался я исключительно хлебом и молоком. Наконец, наступил день, ожидаемый мною с лихорадочным нетерпением.

Под вечер я отправился с Лионелем в его автомобиле, но, странное дело, я тотчас уснул, а когда очнулся, то увидел себя одного в комнате с темными обоями и слабосветящей лампой под темным абажуром. Я лежал на шелковом диване и протирал глаза, не понимая, каким образом очутился в этом незнакомом месте, но вдруг вспомнил, что поехал с Лионелем на собрание братства. Недоумевая я сел на диван, но мои размышления прервал мистер Брандль.

— Идемте, я представлю вас учителям, — сказал он, взяв меня под руку.

Через галерею без окон мы вышли в круглую залу, в конце которой была ниша, глубокая и широкая, затянутая красным. Там, на высоте одной ступени, полукругом стояли семь бархатных стульев, а на них сидели люди в длинных, белоснежных одеяниях и кисейных тюрбанах. Их бронзовые, характерные лица были восточного типа. После я узнал, что между этими адептами высшего разряда, в большинстве индусами, были: один араб, египтянин и тибетец. Их имена и прошлое мне неизвестны, за исключением раджи Веджага-Синга, если только и это имя не вымышленное: называют же их просто учителями.

Я не мог отвести глаз от этих величавых людей, от которых веяло торжеством покоя и бесконечной добротой, глаза же, неизмеримые, как бездна, дышали могучей волей, и она заставляла невольно преклоняться перед ними. Без преувеличения могу сказать, что у этих загадочных людей их внутренняя, светлая красота и все великолепие их существа сверкают даже сквозь тело. Никогда я не чувствовал себя таким ничтожным, невежественным, жалким и грузным, как камень. Я с трудом дышал и мне казалось, что сквозь тюрбаны просвечивало золотисто-голубоватое сияние. Меня охватило сознание собственного ничтожества: неловкость, которую должен испытывать нищий, допущенный в богатый зал. Я упал на колени, задыхаясь от судорожных рыданий.